Глава 9 из книги «Игра и реальность» Дональда В. Винникотт

В индивидуальном эмоциональном развитии предшествен­ником зеркала является лицо матери. Я хочу обратиться к нор­мальному протеканию этого процесса, а также к психопатологии в данной области.

Здесь несомненно я нахожусь под влиянием работы Жака Лакана «Исследование Зеркала» (Jacques Lacan. Le Stade du Miroir. 1949). Он обращается к исследованию роли зеркала в развитии «Я» каждого человека. Однако Лакан не рассматривает зеркало как лицо матери, и именно это я собираюсь теперь сделать.

Я говорю сейчас лишь о зрячих детях. До тех пор пока не бу­дут сформулированы основные положения, я должен отложить попытки найти более широкое применение моих идей и распространение их на слабовидящих или слепых детей. В «сыром» виде моя формулировка звучит так: на ранних стадиях эмоциональ­ного развития человека для ребенка жизненно важную роль иг­рает окружающая среда, которая по-настоящему еще не отделена от ребенка, не отделена самим ребенком. Постепенно появляет­ся сепарация между «не-Я» и «Я», темп этого процесса разный, в зависимости от самого ребенка и от его социального окружения. Основное, главное изменение происходит в отделении от мате­ри, когда ребенок начинает воспринимать ее как часть внешнего мира. Если на месте матери пусто, никого нет, то задачи ребенка, связанные с развитием, безгранично усложняются.

Для упрощения понимания функции окружения, давайте кратко перечислим, что туда входит:

1. Воспитание.

2. Забота.

3. Знакомство с окружающими объектами.

Ребенок может реагировать на эти влияния, но результатом здесь будет максимальное развитие личности ребенка. Под сло­вами «развитие личности» на данной стадии я имею в виду различные значения слова «интеграция», а также психосоматиче­ское взаимодействие и объектные отношения.

Ребенок получил заботу и участие, все хорошо, и он начина­ет знакомиться с объектами, которые представляются ему таким образом, чтобы не нанести ущерб его переживанию всемогуще­ства, неограниченного контроля над объектами. И тогда ребенок сможет применять объекты, при этом у него будет чувство, как будто это субъективный объект и он сам его создал.

Все это происходит в самом начале жизненного пути челове­ка, а если этого нет, то в эмоциональном и умственном развитии ребенка возникают серьезные проблемы.

Итак, наступает момент, когда ребенок осматривается вокруг себя. Когда младенец сосет грудь, он, может быть, не смотрит на саму грудь. Более характерным является то, что ребенок смотрит в лицо матери (Гоу (Gough), 1962). Что младенец при этом ви­дит? Чтобы ответить, давайте вспомним какие-нибудь случаи из психоаналитической практики, когда пациенты возвращались к самым ранним переживаниям и при этом могли их вербали­зовать (когда чувствовали, что способны на это), сохранив всю тонкость доречевого, и невербализуемого опыта (возможно, поэзия – здесь исключение).

Что видит ребенок, когда он или она смотрит на лицо мамы? Я предполагаю, что, в обычной ситуации, ребенок видит там са­мого себя или саму себя. Другими словами, когда мама смотрит на младенца, то, как она сама выглядит, имеет прямое отношение к тому, что она сама видит. Это выглядит очень правдоподобно. Но дело не в том, что, если мать, которая заботиться о своем ребенке, естественным образом выполняет какое-то действие очень хорошо, все равно нельзя это принимать как универсальную закономерность. Возьмем случай с ребенком, чья мать может отразить, то есть передать ребенку, лишь свое собственное настроение или, того хуже, лишь ригидность своих собственных защитных реакций. Что в таком случае младенец видит на лице матери?

Конечно, бывают случаи, когда мать не может отреагировать. Однако, многим детям приходится переживать довольно дли­тельные периоды, когда они не получают обратно то, что сами отдают. Они смотрят, и не видят самих себя. И этому есть по­следствия. Во-первых, их собственная креативность начина­ет притупляться, и дети так или иначе начинают искать другие способы, чтобы где-то снаружи, при помощи окружающей сре­ды, найти самих себя по кусочкам. Эти способы тоже могут быть вполне успешным, ведь слепым детям также необходимо полу­чать свое отражение не обладая зрением, через другие органы чувств. Конечно, если ее лицо неподвижно, мама при этом способна реагировать как-то по-другому. Большинство матерей реагируют, когда ребенку плохо или он злится, и особенно когда он заболел. Во-вторых, ребенок привыкает к тому, что когда он смо­трит, то, что он видит, – это лицо матери. В этом случае лицо ма­тери уже перестает быть зеркалом. Таким образом восприятие здесь встает на место апперцепции, замещает то, что могло бы стать началом значимого обмена с окружающим миром, двух­стороннего процесса, когда самосовершенствование чередуется с открытием новых значений в воспринимаемом мире.

Конечно, в этой схеме есть и промежуточные стадии. Некоторые дети не оставляют надежду и исследуют объект, де­лают все возможное, чтобы обнаружить его значение, если толь­ко оно доступно для восприятия. Другие дети, которых угнетает такое неадекватное поведение матери, для того чтобы предска­зать настроение матери, исследуют разные варианты ее внешнего вида, так же как все мы занимались бы наблюдением за по­годой. Младенец быстро научается делать такие прогнозы: «Так, вот теперь можно вполне безопасно отвлечься от маминого настроения и вести себя спонтанно, но в любой момент ее лицо может застыть или начнет доминировать ее собственное настроение и тогда я должен буду отказаться от собственных потребностей, иначе ядро моего «Я» может пострадать от этого нападения».

Сразу за этим в направлении патологии идет предсказуемость, которая ненадежна и запирает ребенка в границах его собственной способности предусматривать происходящие явления. Это вносит элемент хаоса, и ребенок будет уходить от этой ситуа­ции или, защищаясь, будет смотреть, только чтобы восприни­мать. У ребенка, с которым так обращались, в дальнейшем будут затруднения: что такое зеркало, и что оно должно делать? Если лицо матери безответно, то зеркало тоже будет вещью, на кото­рую надо смотреть, не заглядывая в него.

Чтобы вернуть ситуацию к норме, девочки обычно, когда раз­глядывают свое лицо в зеркале, таким образом, успокаивают, об­надеживают себя тем, что там – мамин образ и мама может видеть ее, мама с ней в гармоничном контакте. Когда юноши и де­вушки, в своем вторичном нарциссизме, ищут красивого парт­нера чтобы влюбиться, это уже признак накопившихся сомнений в бесконечности любви и заботы со стороны их матерей. Поэтому мужчина, который влюбляется в красотку, сильно от­личается от мужчины, который любит девушку и чувствует, что она красива, видит, в чем ее красота.

На этом я прерву разъяснения своей теории, а вместо этого приведу несколько примеров, чтобы читатель сам смог подверг­нуть эти идеи критическому пересмотру.

Случай 1

Начну с рассказа о моей знакомой, замужней женщины, у которой три прекрасных сына. Она также оказывала хорошую поддержку своему мужу, который занимался творческой и очень важной работой. В частной жизни, не на публике, эта женщина всегда была близка к депрессии. Она сильно портила свою супружескую жизнь тем, что каждое утро просыпалась в состоянии отчаяния и безнадежности. И ничего не могла с этим поделать. Разрешение от этой парализующей депрессии происходило каждое утро, когда в конце концов приходило время вставать с постели и она могла «навести марафет», буквально, надеть на себя лицо. Только тогда она чувствовала себя обновленной, могла контактировать с окружающим миром и выполнять свои семейные обязательства. Этот исключительно умный и ответственный человек на каждую неприятность реа­гировал обострением хронической депрессии, что в итоге пере­шло в хроническое физическое заболевание и закончилось инвалидностью.

Вы видите здесь повторяющийся паттерн, который легко прослеживается в социальном или клиническом опыте каждо­го из нас. Этот случай иллюстрирует в преувеличенном виде то, что есть в любой нормальной ситуации, и только это. Эта гипер­болизация связана с задачей использования зеркала для наблю­дения и подтверждения своих гипотез. Женщине пришлось быть матерью самой себе. Если бы у нее была дочь, это несомненно стало бы ей огромным облегчением, но наверное дочь тоже по­страдала бы, ведь перед ней встала бы безумно важная задача: скорректировать неуверенность мамы по поводу взгляда на нее ее собственной матери.

Читатель наверняка вспомнил Френсиса Бэкона (Francis Bacon). Сейчас я обращаюсь не к Френсису Бэкону, который ска­зал: «Прекрасное лицо – это молчаливое согласие» и «Настоящую красоту не видно на рисунке», а к невыносимому, талантливому и вызывающему художнику современности, который всегда рисует значительно искаженные, деформированные лица людей. С точ­ки зрения, которая предлагается в этой главе, этот Френсис Бэкон из наших дней видит свое отражение в лице матери, но несколь­ко искаженно, с его или же с ее стороны, что раздражает его, а заодно и всех нас. Я ничего не знаю о частной жизни этого художника и привожу его пример только по той причине, что он утверждает этот свой подход во всех современных дискуссиях по поводу лица и самости. Лица Бэкона кажутся мне далекими от восприятия актуальной реальности, когда он смотрит на лица, у меня создается впечатление, что он мучительно стремится к тому, чтобы быть увиденным, а это лежит в основе творческого видения мира. Кажется, мне удалось связать апперцепцию (целостное пости­жение) и восприятие, постулируя исторический процесс (вну­три индивида), который зависит от того, чтобы быть увиденным:

Когда я смотрю, меня видят, а значит, я существую.

Теперь я могу позволить себе самому смотреть и видеть.

Теперь я смотрю на мир творчески, и то, что я постигаю вну­три, я и воспринимаю извне тоже.

На самом деле, я не стремлюсь видеть то, чего нет в поле мое­го зрения (если только я не устал).

Случай 2

Пациентка сообщила: «Вчера вечером я пошла в кафе-бар, и была просто в восторге, когда увидела там множество совер­шенно разных персонажей» и описала некоторых из тех людей. Сейчас у этой пациентки потрясающая внешность, и если бы она умела этим пользоваться, то могла бы быть «звездой» в любой компании. Я спросил: «А на вас кто-нибудь смотрел?» Она смо­гла перейти к мысли о том, что на самом деле она «зажигала» окружающих, но вместе с нею был ее друг, и ей казалось, что все смотрят именно на него.

На этом этапе мы вместе с пациенткой уже смогли дать пред­варительный вариант ранней истории и детства пациентки ис­ходя из того, что ее должны видеть, чтобы она почувствовала свое существование. Ее реальный опыт в этом отношении был плачевным.

Затем, в обилии материала, эта тема затерялась, но в определенной степени весь анализ крутился вокруг «быть увиденной», и это было в каждый момент актуально для нее. Временами тот факт, что ее на самом деле видят, хоть это незаметно, был для нее самым главным в терапевтическом процессе. Эта пациентка чрезвычайно чувствительный ценитель живописи и изобразительно­го искусства, отсутствие красоты разрывает ее личность, она переживает недостаток красоты как ужас (дезинтеграция или деперсонализация).

Случай 3

В одном из моих исследований участвовала женщина, которая проходила очень длительный психоанализ. Эта пациентка, уже в солидном возрасте, вдруг выяснила, что жизнь реальна. Циник мог сказать: ну и что дальше? Но сама она чувствовала, что дело стоило того, а я сам научился через нее многому из того, что я знаю о феноменах самого раннего детства.

Этот анализ включал серьезную и глубокую регрессию к ин­фантильной зависимости. Ее окружение было жестко травма­тичным во многих аспектах, здесь я хочу рассмотреть влияние на пациентку материнской депрессии. Мы постоянно возвраща­лись к этой проблеме, и, как аналитик, я был вынужден взять на себя роль этой матери, с тем, чтобы пациентка смогла начать свое существование в качестве отдельной личности.

Недавно, когда наша работа уже подходила к завершению, па­циентка послала мне фотографию своей няни. У меня уже был портрет ее матери, и я в подробностях был знаком с ригидностью защитных механизмов этой женщины. Очевидным стало то, что мама (по словам пациентки) выбрала депрессивную нянеч­ку, чтобы избежать потери контакта с детьми. Жизнерадостная няня сразу же «украла» бы детей у депрессивной матери.

У этой пациентки вообще не было такой распространенной у женщин характеристики, как интерес к своему лицу. У нее, ви­димо, в подростковом возрасте не было стадии изучения себя в зеркале, а сейчас пациентка заглядывает в зеркало лишь затем, чтобы в очередной раз напомнить себе, что «выглядит как ста­рая карга» (ее собственное выражение).

За неделю перед этой сессией она увидела мою фотографию на обложке в книге и написала мне письмо, в котором просила выслать более крупную копию, чтобы можно было во всех подробностях рассмотреть эти «развалины». Я послал фотографию (она живет далеко, и мы можем встречаться лишь эпизодически) сопроводив ее интерпретацией, в основе которой – именно та тема, которую я обсуждаю в этой главе. Эта пациентка считала, что просто захотела иметь фотографию человека, который очень много сделал для нее (я действительно много работал с ней). Но ей также нужно было сказать о том, что мое морщинистое лицо в чем-то похоже на застывшие лица ее матери и няни.

Я уверен, что это было важно — то, что я понимал, зачем нуж­но лицо, что я мог проинтерпретировать то, что пациентка искажала лицо, в котором могла бы отразиться ее собственная личность и одновременно, из-за морщин, прослеживалось бы застывшее лицо матери.

В действительности у пациентки было вполне приятное лицо, и она потрясающе симпатичный человек, когда находится сама в таком настроении. Она, на определенный период времени, может взять на себя заботы и проблемы другого человека. Но как часто это ее качество заставляло людей воспринимать ее как че­ловека, на которого можно положиться! Факт заключается в том, что как только пациентка чувствует себя вовлеченной, особенно в депрессию другого человека, она сразу же уходит и оказывает­ся в постели с грелкой, и только лишь это тепло может согреть ее душу. Именно в этом ее ранимость.

Случай 4

После того как все это уже было написано, появился матери­ал еще одной сессии, который вполне может иметь в своей осно­ве обсуждаемые здесь проблемы. Пациентка – женщина, безмер­но озабоченная тем, на каком этапе становления личности она находится. В какой-то момент во время сессии она пропела при­пев из песенки «Зеркало на стене», а потом сказала, представьте себе, как, наверное, это ужасно, когда ребенок смотрит в зеркало и не видит там ничего!»

Дальнейший материал был связан с тем, что её окружало в детстве, когда мама с кем-то разговаривала, вместо того чтобы активно включаться во взаимодействие с младенцем. Суть в том, что когда девочка смотрела на мать, она видела ее разговаривающей с другим человеком. Далее пациентка рассказала о своем увлечении живописью Френсиса Бэкона и очень хотела, что бы я взял у нее почитать книгу об этом художнике. Она обратилась к одной из интересных деталей в этой книге. Френсис Бэкон говорит, что ему нравится, когда его картины закрывают стеклом, ведь тогда люди видят не только саму картину, они могут уви­деть самих себя».

Затем пациентка заговорила о «Исследовании Зеркала» («Le Stade u Miroir»), она знала эту работу Лакана, но сама она не могла сделать то, что, кажется, удалось мне – установить связь между зеркалом и лицом матери. В мою задачу на этой сессии не входило прояснение этой связи для пациентки, которая на­ходилась на этапе знакомства с новыми для себя вещами и явлениями, а в подобных обстоятельствах преждевременная ин­терпретация уничтожает креативность пациента и травматична, поскольку направлена против процесса личностного роста. Эта тема, оставаясь важной на протяжении всего анализа этой па­циентки, проявлялась самыми разными способами, в самом раз­ном обличье.

Моменты, когда младенец или ребенок видит, заглянув в лицо матери, а затем и в зеркале, самого себя, дают возмож­ность по-новому взглянуть на саму задачу анализа и психотера­пии. Психотерапия заключается не в том, чтобы сделать умную и искусную интерпретацию, а в основном она заключается в том, чтобы на протяжении некоторого времени постоянно возвращать пациенту то, что отдает он сам. Результат – это сложная производная, которая включает лицо, предмет отражения и то, как происходит это отражение. Мне приятно думать о своей ра­боте именно так и понимать, что если я делаю это хорошо, то па­циент сможет обнаружить самого себя, сможет научиться суще­ствовать и обретет чувство реальности. Это чувство – больше чем существование, оно означает существовать за самого себя, строить объектные отношения за самого себя и обрести самость, которая станет безопасным местом, где можно не напрягаться, почувствовать релаксацию.

Но мне бы не хотелось, чтобы создалось впечатление того, что эта задача отражения является нетрудной. Она тяжела и из­нурительна в эмоциональном плане. Но мы получаем за это на­граду. Даже если состояние пациента не улучшится, он будет благодарен за то, что мы видим его таким, какой он есть, а имен­но это приносит психотерапевту глубочайшее удовлетворение своей работой.

То, о чем я говорил применительно к роли матери, которая отражает и показывает младенцу его самого, столь же важно и во взаимоотношениях более старшего ребенка с матерью и се­мьей. Естественно, по мере развития ребенка сам процесс взро­сления усложняется, спектр идентификаций ребенка становится шире, и ребенок все меньше и меньше зависит от получения от­ражения себя в лицах родителей, братьев и сестер, других близ­ких людей (Winnicott, 1960а). Тем не менее, если семья остается целостной, то каждый ребенок может извлечь дополнительную пользу из того, что он имеет возможность увидеть себя сквозь призму установок отдельных членов или семьи в целом. Сюда же мы можем включить и настоящие зеркала, а также все, что ребе­нок имеет возможность увидеть в других людях. Должно быть понятно, что реальные зеркала здесь значимы главным образом в метафорическом смысле.

Таков еще один возможный способ рассмотрения вклада семьи в развитие и обогащение внутреннего мира личности каждого из своих членов.