«Я напуган так же, как и мои пациенты».

Я практикую психотерапию тридцать пять лет, я учу людей переставать смотреть на себя как на беспомощных жертв. Смысл в том, что вы приходите ко мне, потому что что-то мешает вам управлять своей собственной жизнью. Давайте найдем причину и устраним её. Сделайте все, чтобы стать у руля своей судьбы.

Мне хорошо в этой профессии и, надеюсь, было хорошо моим пациентам.

Но что, если процессу мешают обстоятельства?

Что если мы и есть беспомощные жертвы перед силой, которая похитила нашу нормальную жизнь, которая заставляет нас сидеть дома, бояться, мыть руки и надеяться, что все наладится?

Есть ли место терапии во время пандемии?

Раньше я не начинал свой рабочий день с подобных вопросов, такое случалось только, если мой первый пациент приходил с параноидальным бредом. И я не начинал свой рабочий день с общения с пациентом в онлайн режиме. Сейчас я почти привык, человеческая способность адаптироваться восхищает.

Не могу сказать, что полностью ошибался. Я просто не осознавал, что делал это вопреки стольким искушениям: деревьям на улице, картинам на стене, маленькому углу потолка, который был поврежден тридцать лет назад и никто его так и не отремонтировал. Я мог повернуть стул, изменить позу, посмотреть на часы и продолжить смотреть в глаза. Теперь я вижу лишь плоский экран посреди квартиры, мне больше некуда посмотреть. Я понял, что сложность была в созерцании этих лиц, а удовольствие – в способности концентрировать внимание. Возможно, часть исцеления заключалась в том, что пациенты видели это усилие, любовь в нем.

Конечно, в видео больше, чем просто лицо и интерьер, который я раньше не видел. У меня есть пациент, который пытается наладить свою жизнь после того, как от него ушла жена. Я знаю все про его сексуальную жизнь и финансовые трудности, но я не знал, что у него коричневый диван и стены небесного цвета.

Вот это лицо. Оно прямо здесь. Я не могу избежать его, как и оно не может избежать моего лица. Я продолжаю смотреть на то, что происходит в маленьком квадратике, который видит он. Это все из-за тщеславия, но еще и любопытства. Морщинистое лицо, улыбка – это видит мой пациент. Я должен убедиться, что мои слова понятны, я говорю с нужной интонацией и с подходящим выражением лица, которое отображает скептицизм и обеспокоенность одновременно, которое одинаково бросает вызов и поддерживает. Я смотрю на свое лицо и не понимаю, справляюсь или нет. Я перестаю на себя смотреть, выключаю экран своего видео.

Мы сфокусированы друг на друге, но одной вещи все равно не хватает. Тот момент, когда вы прекращаете бродить глазами по сторонам и наши взгляды встречаются. Не та встреча, которая происходит через экран компьютера, но настоящий зрительный контакт людей, сидящих в одной комнате. Вы смотрите и понимаете, хоть и не озвучиваете, как важен этот момент, созданный согласием двух людей быть честными друг с другом и говорить без купюр. В этом и вся суть, это и есть причина, по которой они платят, а я работаю, в этом и заключается исцеление. Господи, как я скучаю по этому.

Если что-то и объединяет разнообразные школы психотерапевтов, так это вера в то, травмы меняют нас и определяют суть наших страданий. Фрейд назвал этот процесс «навязчивым повторением». Это бессознательная склонность помещать себя в ситуации, которые являются отражением прошлого. Какие-то травмы очевиднее других, незаконное насилие определить легче, чем родительскую некомпетентность, или их неспособность дарить любовь и обеспечивать всем необходимым на зарплату ассистента. Иногда дети испытывают насилие со стороны других детей. Мы можем эти травмы пытаться «похоронить», но они с легкостью будут нас преследовать. В терапии мы говорим об этом и находим способ оставить их в прошлом.

Идея того, что боль из прошлого формирует наш теперешний опыт никогда не была научно доказана, но вероятно, что эта идея влияет на наш взгляд на нашу историю и решение начать терапию. И, если вы придете ко мне, мы будем выискивать травму в причине вашего не удовлетворения и найдем её, если нам хватит сил и желания. Вы увидите эту травму, как ситуацию, которая перевернула вашу жизнь, как ситуацию, которую необходимо оставить позади.

Но что если травма не прячется во времени, а находится здесь, посреди вашей жизни? Что если она растет с каждым моментом, с каждой встречей, не с помощью рук кого-то одного, но с помощью рук всех вокруг. Особенно, если это были грязные руки, которые потрогали яблоко, над которым вы в сомнениях стоите в супермаркете. Может быть, человек, потрогавший яблоко, понимает вас и улыбается, а, может быть, он пытается убедить вас не оставлять яблоко на прилавке. Вы не можете сказать наверняка, потому что этот человек в маске, как и вы. И хуже этого всего могут быть люди, которые маску не надели, которых с улыбкой убедили, что лекарство хуже болезни, которые привели всю свою семью в супермаркет, лишь бы только не сидеть взаперти.

Пожалуйтесь мне во время этой онлайн терапии на людей без масок или парня, который потрогал яблоко до вас и положил его на место, действительно ли я скажу, что ваше волнение спровоцировано вашим отцом, даже, если иногда это так?

Или, возможно, вы работаете в госпитале в департаменте скорой помощи и вы возвращаетесь домой после смены, переодеваетесь в гараже и принимаете душ в подвале перед тем, как подняться наверх и присоединиться к своей семье. Вы пытаетесь обниматься с детьми, но можете думать только об интубации, сделанной вами, и о звуках, которые пациент издавал в тот момент. Или вы работаете в доме престарелых, и ваша бывшая жена не разрешает вам видеть детей даже на расстоянии, пока это все не закончится. Но, когда наступит это «закончится»? Или вы застряли дома, находясь в браке, который был обречен на успех, и вы начинаете осознавать, что этот успех обусловлен отсутствием кого-то из супругов дома. Стоит ли нам копаться в памяти и искать травму, которая является причиной вашей скуки или гнева? Стоит ли нам вскрыть ваши чувства, чтобы вы увидели, насколько невротичен будет ваш ответ?

Он бы точно ухмыльнулся над ассертивностью Анны Франк, которая верила, что, не смотря ни на что, все люди хорошие в своем сердце. Но он верил, что у нас есть сердце, и, что оно может болеть меньше, если мы расскажем ему правильную историю.

Эта история должна быть реалистичной. Это не может быть нянина религиозная сказка на ночь или рассказ параноика о том, как все в мире против него. Герой этой истории должен быть стоиком, который может принять цену, которую он заплатил за возможность жить в социуме: бесконечная необходимость ограничивать свое животное начало, и всегда помнить о неизбежности животной борьбы. Это сложная задача, но Фрейд был убежден, что лучше приспособиться к реальности, чем её избегать.

Фрейд сделал свою ставку на человека, который несет в себе и страдание и облегчение. Он не думал о враге, как о непонятном вирусе, как и не думал о падении метеорита и исчезновении солнца. Лучшая черта беспомощности заключается в том, что мы можем найти способ её изменить. Непонятно, достаточно ли у нас знаний, чтобы поступить так же с вирусом, и, даже, если достаточно – непонятно, сколько это займет времени. В ближайшее время мы застряли в неопределенности, в попытках сдержать себя в ситуацию, которую Фрейд не предугадал.

Во времена, когда мы нужны друг другу, когда нас атаковала не природа человеческого характера, а природа в целом, лучшее, что мы можем сделать друг для друга – избегать друг друга. Даже Фрейд не мог себе такого представить.

Наверное, сейчас не лучшее время, чтобы спрашивать, что бы сделал Фрейд?

Его трудно назвать ролевой моделью современности. Я точно не задаю этот вопрос, когда готовлюсь к очередному дню перед камерой своего компьютера. Я думаю о вопросе, которым задаются как производители вентиляторов, так и люди в ритейл: как мне использовать свой опыт, свои знания, мои таланты, которые резко становятся устаревшими, так, чтобы приспособиться к условиям нового мира?

Какие-то вещи остались прежними. Люди до сих пор жалуются на своих детей и начальников. У них до сих пор есть мечты, не взирая на изоляцию. Они до сих пор грустят и глотают слова в порыве гнева. Они до сих пор ищут во мне наставление и поддержку. Они до сих пор смеются над моими глупыми шутками и рассказывают мне свои. Я иногда их вижу, когда сеанс вечером, с бокалом вина. Они до сих пор говорят со мной, отвечают на мои вопросы. Они до сих пор платят мне, но только онлайн.

Эта последовательность успокаивает. Она может помочь объяснить разницу, которую я заметил: легкость, с которой люди уклончивые, или, как бы сказал Фрейд, стойкие, проявили свою амбивалентность. Мужчина, который не мог говорить о том, как его развратили, сейчас об этом заговорил. Женщина, которую уход мужа унизил, говорит только об этом. Пара, которая всегда опаздывала на пять-десять минут, звонит мне онлайн на пять-десять минут раньше, и в предвкушении ждут на диване, когда я открываю экран.

Возможно ли то, что экран создает как раз нужное пространство для чувства безопасности?

Неужели мы нашли удовольствие в отстраненности от повседневной жизни и терапии лицом к лицу?

Или люди просто настолько устали находиться взаперти со своей семьей или в одиночестве, что они хотят с кем-то говорить при любой возможности?

Актуальный вопрос не для моих пациентов, но для меня: что именно я должен буду делать, когда надену наушники, включу камеру и увижу совсем другого человека? Гамбит терапии в том, что терапевт всегда на несколько шагов впереди, как ветеран, который ведет подопечного в незнакомую обоим пещеру. Он может не знать всех деталей, но лампа на его каске светит немного ярче и он знает, как найти выход. Но пещера незнакома и моя лампа излучает тусклый свет. Я даже не придумал название для этой эмоции – страх и беспомощность, дезореинтированость, грусть и злость, в постоянно изменяющемся критерии, который стал новым фоном и моей жизни. Я напуган так же, как и мои пациенты, может быть, еще больше, и не только риском того, что моя жена заболеет, а друзья умрут. Я напуган последствиями в той же мере, как и напуган болезнью. Полиция использует вертолеты, чтобы контролировать изоляцию. Тем, кто преклоняются перед учеными и местными властями, такие меры кажутся хорошей идеей. Те, кто хотят власти и разбираются в науке, увидят в этом шанс.

Поэтому я не знаю, что говорить обеспокоенным, смущенным лицам. Я придумываю это в процессе. Я шучу больше, чем обычно. Я говорю о своей жизни больше, чем раньше, потому что мои пациенты слышат лай собаки и видят пианино за моей спиной, как пустые полки за спиной клиента. И я понимаю, что говорю фразы, которые раньше почти не говорил: «необычные времена», «беспрецендентный стресс», «темные воды». Мужчине, который не может спать, женщине, которая из-за стресса начала выдергивать себе волосы, студенту колледжа, который должен был поступать в этом году, родителям школьника, который думает, что мебель живая, и, который в менее необычные времена, не подумал бы о таком. «Мне очень жаль» – все, что я могу предложить.

Это не обстоятельства, к которым готова терапия.

События, которые привели нас в терапию, обычно ограничены в пространстве и времени. Пандемия глобальна, и, возможно, её не искоренят полностью. За ней может прийти другая, в обоих случаях, мы поймем, что мало людей знают в первую очередь: что, несмотря на наши города, не смотря на прогноз погоды, не смотря на медицину и вентиляцию, не смотря на знания ученых, не смотря на гениальность художников, не смотря на наши достижения – не смотря на все, что мы построили, чтобы защитить себя, мы не защищены. Мы можем быть уничтожены вирусом, не за секунду, не за неделю и не за минуту, а за годы болезни и страха. Перспектива такого плана – ядерный холокост или глобальное потепление, которые кажутся абстрактными и теоретически поддаются человеческому контролю. С вирусом это не так.

Психотерапевты знали это задолго до коронавируса.

Просто будьте с тем, кто переживает утрату. Слушайте и постарайтесь услышать. И станет ясно, что нам всем будет больно. Сейчас больно. Если ничего другого не остается, нам нужно уметь хорошо успокаивать и сочувствовать. Мы знаем, как помочь и сказать то, чего не скажешь словами. Возможно, я найду применения старым приемам, или травма, оставленная этой пандемией, перестанет быть постоянной. Но на сегодняшний день, это все, что я могу предложить этим прекрасным лицам, которые так далеко и так близко одновременно: упорядочить утрату и справиться с ней. Я могу лишь надеяться, что этого достаточно.